Южный Урал, № 1 - Головин Анатолий Дмитриевич (версия книг txt) 📗
— А ты не торопи, забудем что-нибудь, — деловито отвечает Юрий, укладывая в красный шёлковый кисет аккуратно сложенный вчетверо носовой платок, листки почтовой бумаги, карандаш, одеколон, мыло и затягивая золотистый шнур.
Он, Юрий, никогда не спешит, делает всё серьёзно, по-взрослому. Говорит тоже взрослым, рассудительным тоном. И глаза у него серьёзные, чёрные, большие, опушённые длинными ресницами. Петя недовольно шмыгает носом, усеянным светлыми веснушками, недовольно косится на Юрку.
— Не торопи! — а что баба Шура скажет?
— Ну, как, всё готово?
Бабушка на ходу расправляет подоткнутую юбку, завёрнутые рукава кофты, затягивает на голове платок. От её полных рук, от платья пахнет парным коровьим молоком, свежим сеном и осенним воздухом.
— Ну, час поздний, пора и до дому, если всё сделано. Завтра приходите раньше. Ты смотри, капитан, чтобы все в сборе были.
— Ладно, баба Шура, ладно, — говорит Петя. — Все придут аккуратно.
Рита уснула сразу и крепко, по-детски, без снов. Но вдруг ей приснился большой-большой грузовик. Он мчался по улице, фырча и поднимая целые облака пыли. Ребята из кузова махали Рите руками, что-то кричали, а она бежала, спотыкалась и падала. Сердце стучало. Дышать было трудно. Грузовик уходил всё дальше и дальше.
Девочка проснулась в слезах. Лучи осеннего ясного рассвета пробивались сквозь кружево акаций, заглядывали в окна, ложились на пол розовой сеткой. Рита вздохнула с облегчением: кажется рано.
Неслышно, чтобы не разбудить маму, она проскользнула к комоду, посмотрела на папины карманные часы. Было пятнадцать минут восьмого. Отъезд назначен на девять. А вдруг она ослышалась и спутала что-нибудь? Или может быть бабушка передумала: машина пойдёт раньше? Вспомнился сон, и девочка торопливо натянула платье, чулки, торопливо умылась В сенях, в темноте нащупала холодную скользкую бутылку с молоком, сунула её в мешочек вместе с куском хлеба. Вспомнила, что не причесалась, и, чуть не плача от досады, начала расплетать косички.
Через несколько минут Рита сидела на ступеньке крыльца у бабушки. Берёзы шепталась, роняли позолоченные листья. Бабушка Шура прошла мимо, позванивая подойником.
— Не спится? — усмехнулась она, — ну, что ж, сиди, жди.
У калитки послышались чьи-то шаги..
— Как ты думаешь, Юрка, мы первые или нет? — послышался Петин голос.
— Конечно, первые, — убеждённо ответил Юрка.
— Расхвастались тоже — первые. Не хотите быть вторыми? — расхохоталась Рита.
Ребята долго и дружно смеялись.
Наконец-то подарки уложены, грузовик нетерпеливо пофыркивает.
— По местам, ребята! — командует Петя, и ребята дружно карабкаются по стенкам кузова.
— Ну, всё что ли? Держитесь крепко, не вывалитесь. — Бабушка строго осматривает всех и усаживается в кабинку.
— Какая сегодня баба Шура нарядная!
— Даже свой праздничный полушалок надела, — шепчутся девочки.
— Ну, а мы-то ведь тоже. Смотрите — Назифа в шёлковом платье, у Ритки новые ленты, Бориска и тот принарядился.
Машина даёт предостерегающий гудок и вырывается из переулка на широкую улицу. Навстречу бегут дома, потом жёлтые поля. Над пустынной полевой дорогой звенит тимуровская песня:
Старые тополи протягивают ветки в открытые окна второго этажа. Тишиной заполнены белые, пропахшие лекарствами палаты. Только иногда с улицы доносятся отрывки чьих-то разговоров, весёлое тарахтенье автомашины. Выздоравливающие раненые часами просиживают у открытых окон, рассматривая прохожих, изредка обмениваясь замечаниями.
Сегодня необычный слух пришёл нежданно. Говорят, будто в госпиталь приехали в гости ребята, а с ними бабушка. Слух пришёл из палаты № 5, из той, что ближе всех расположена к воротам. Некоторые бойцы уверяли, что собственными глазами видели, как во двор въехала машина, как с неё спускались весёлые, шумливые ребята, а из кабинки выходила бабушка. Одни не верили, другие удивлялись, но все одинаково с нетерпением ждали, что будет дальше.
В кабинете политрука шли последние приготовления. Бабушка надевала чистый халат.
— Ой, баба Шура, как вы на доктора походите сейчас, — крикнула Рита.
— Скажешь! Не только на доктора, а даже на профессора. Недаром я командир у вас, — самодовольно засмеялась бабушка, завязывая рукава халата. — А вы где пропадаете? С подарками надо итти, а их и след простыл.
— А мы в палатах были, баба Шура. Ох, как раненых жалко.
Бабушка посмотрела на Риту и сказала строго, внушительно:
— Ну, слёзы не распускать. Им и без наших слёз не легко. Мы ободрять их должны, а вы…
— Идёмте, Александра Петровна, всё готово, — обратился к ней политрук.
— Есть, товарищ начальник! — бодро отчеканила бабушка. — Ну, команда, забирайте подарки и — в палаты.
Коридоры наполнились непривычным сдержанным топотом ребячьих шагов. Ясноглазые ребята входили в палаты, внося с собой тёплую улыбку, ласковое слово.
У каждой койки появились они, разговаривали, писали на клочках бумаги свои адреса.
— Сколько тебе лет?
— Шесть.
— А зовут-то как?
— Боря.
Боец улыбнулся, может быть, впервые за дни ранения.
— Ах ты Боря, Боря, какой же ты молодец, что приехал сюда. — И уже в задумчивости добавил, обращаясь к соседу по койке: — У меня такой же хлопец есть. А может и нет уже… если фашисты расправились. Такой же беленький и будто похож.
Он отцовски ласково смотрел на задорную рожицу Бори. Бабушка весело сверкнула очками:
— Ну, Борис, спой-ка песню.
пел мальчик. Он картавил, многие слова терялись в беззубом по-детски рту. Но раненые, затаив дыхание, ловили каждый звук. Светлели суровые лица бойцов. Смерть, война отодвинулись, уступили место этому малышу, у которого весёлые, серые глаза и смешные короткие штанишки на скрещенных лямках.
Потом пела Зоя:
Неотрывно смотрели на неё бойцы, от звонкого голоса, от знакомых песенных слов набегала на глаза невольная тёплая слезинка, вспоминался родной дом, девушка, которая провожала и печальная мать.
Вечером ребята грустные усаживались на грузовик. Даже петь им не хотелось. Ещё бы побыть здесь, послушать рассказы о фронте и о себе рассказать. Да нельзя, бабушка говорит: «Время военное, — тратить попусту не полагается».
Долгим взглядом провожали бойцы маленьких друзей.
Три сына было у бабушки Ганибесовой. Об одном уже сообщение пришло, что погиб смертью храбрых, другой без вести пропал, а третий в госпитале где-то лежит раненый.
Дня не пройдёт, чтобы бабушка не плакала, вспоминая их. Кровью сердце материнское обливается: где-то они, что-то с ними? Может быть муки тяжкие терпят? Нету ласковых, родимых, некому старость её успокоить. Были бы они дома, не пришлось бы ей думать: кто дрова распилит, кто подполье выкопает. А сейчас вот забота не покидает: как быть? У самой сил и здоровья нехватает, а человека нанимать не на что.
Глубже морщинки залегли между бровей. Побелела голова от горя да заботы.
— Как живёшь, бабушка? — спрашивает её соседка. Та безнадёжно машет рукой.
— Что моя жизнь — одно горе, вот даже дрова распилить некому.
— Напрасно горюешь. Подай заявление бабушке Рычковой, всё тебе будет сделано.
